Единственное, чем ебучий холодющий Каэр Морхен был хорош, так это тем, что всегда идеально отражал настроение Ламберта. То есть вообще всегда. Запустелый и неизменно унылый, он возвышался над стареющими горами как прыщ над задницей, и эти величавые белые пики…тьфу! Каменные стены, растрескавшись как последние паскуды, рухнули. Частично. «Удобно будет за малиной ходить», - сказал тогда Ламберт, а Эскель ничего не сказал, потому что Эскель, он как горгулья – ничего не говорит, только смотрит на всех как на дерьмо.

Эскель, к слову, с самого утра бурчал, как бубонный пес, передвигался на полусогнутых, являя собой прямую противоположность славному ведьмачьему величию. Ламберт, удобно устроившийся, как обнищавший граф, на бочонках с грязной мутной жижей («Там все нужное!» - молвила Йеннифер»), молча отсалютовал тому кружкой эля. Кто успел опохмелиться, у того и утро доброе!

Над Каэр Морхеном повис приятный утренний туман. Сизой дымкой подернуло старинные оружия пыток, которые Весемир называл тренировочным инвентарем; их бодрая команда перетаскала все эти железки до сараев еще прошлой весной. Это пришлось весьма кстати: когда в Каэр Морхен приехала ватага чародеек, настало время новых порядков.

- Бабы, - махнул рукой Эскель.

- Бабы, - блаженно подытожил Ламберт.

Больше всего на свете Ламберт любил щемящие сердце скеллигские пейзажи и запах баб (или, как говорили в прежние времена, мамзелей).

«Мамзели» оные оказались с норовом нильфгаардских кляч, если не сказать грубее. Ни одна из них так и не соизволила обласкать его своим дражайшим вниманием. К некоторым он, впрочем, и сам подойти не решился бы. Еще чего – беду на себя накликать. А вот некоторые оказались вполне по нему. Взять, к примеру, Кейру Мец. Ну, ту, что с аристократичным лбом и кро-ошечным пятнышком на груди (да-да, он разглядел). Той он наверняка пришелся по вкусу, она ведь так ни разу и не спустила его по ступеням, как обещалась. Такой женщине не стыдно сделать заманчивое предложение.

- Если ты пустишь тварей, мои бомбы будут смотреться эффектнее! Ну же, неужели ты не любишь риск? Да у тебя на лице написано, что любишь, - он растянул губы в ухмылочке; в плечевой сумке мелодично позвякивали двимеритовые бомбы и всякий раз, когда Ламберт ловко справлялся с ловушками гор, те ударялись о ножны мечей.

В карьере, куда завела их судьба (или указание проверить двимерит), деревья тянулись к солнцу особо рьяно; оно, будучи редкой гостьей, изредка пыталось пронзить тяжелые клубы тумана лучами. Безуспешно. Угрожающе надвигались темные волны.

- Два одиноких флагмана в бурном море жизни, - завел Ламберт, неизменно красуясь всякий раз, когда его широких плеч касался дамский взгляд. Привычка – вторая натура.