Заготовки ответов: «что же мне теперь, в магазин не ходить?» стоял особняком, на использование которого поклонник ассортимента «Горбин и Бэрк» делал ставку. Поцелуй в щеку от матери и шаг в камин, храбрясь из последних сил — нет чувства хуже, когда не способен защитить близких от угрозы. Ничего хорошего от Поттера ждать не придется — это единственное, в чем оказался уверен Малфой по прибытию в Министерство. Даже из благих побуждений святой Гарри способен наворотить дел, которые вся магическая Британия будет разгребать пару лет, еще и спасибо скажет — явление, всегда остающееся актуальным, что ввергало Драко в недоумение по сей день.

Поттеру прочили административную должность. Будущий глава аврората, говорили они, сводя на нет святую уверенность Драко, что вне войны экс-гриффиндорец абсолютно никому не сдался, как недействующий артефакт или устаревший символ победы. Или нет — символ победы должен оставаться вечным, и тогда возникает вопрос, почему Поттера до сих пор не заспиртовали и не выставили в Атриуме, вдохновлять будущих героев грядущих войн. Возможно, им двигала жажда славы — конкретно это Малфой все же мог понять. Тогда почему он не вытребовал себе хотя бы кабинет поприличнее — сие оставалось загадкой.
Тот сидит напротив в окружении пергаментов, порядком измотанный и это заметно, а Драко свеж аки майская роза и готов выпустить шипы в ответ на любую неосторожную фразу.
— Пойти с тобой дракл знает куда, неизвестно зачем, и нет никаких гарантий, что мы вернемся в срок, — вяло констатировал вслух, твердя про себя, что грех винить аврора: предложение прозвучало очень… по-гриффиндорски, что есть склад ума и стиль жизни, и пятый этаж Мунго давно должен этим заняться. — Не то, чтобы я не хочу и прямо отказываюсь, но у меня свадьба на носу.
Выстраданный ответ, пусть и не лишенный здравого смысла, но на большее знаменитый изощренный малфоевский ум в данный момент оказался неспособен, ввиду последующего ошеломительного предложения, кое выдвинул герой войны. Тотчас захотелось опрокинуть стол и уйти, напоследок одарив аврора Оглушительным, но громадным усилием воли и благодаря пресловутому здравому смыслу, Драко сдержался.
Пауза на то, чтобы переварить услышанное, оставляя Поттера на пару секунд жить в интриге.
И все же Малфой не поверил своим ушам.
— Отдать тебе свою палочку? Ты в своем уме, Поттер?

Повторяться плохо, говорят ей. Брехня. Она еле выбила себе это дело, а значит, имеет право использовать любые средства, даже те, что уже приелись полиции. Скорее всего придется свинтить из Парижа — что ж, ей почти нравится Венеция. Заодно узнает, действительно ли там воняет.
Вилланель больше не хочет играть проституток и надевать дешевые платья чужих жен. Вилланель хочет на другую ступень — элитный французский эскорт, и чтобы суметь поддержать разговор следует научиться понимать унылые до зубовного скрежета беседы о Мадонне, Виктории и Венере, бесстыдно выставленной на всеобщее обозрение. В отрыве от отсутствующих частей тела, там есть на что посмотреть. Вилланель с трудом оторвалась от созерцания чужой poitrine, напоследок зафиксировав последовательность мимических движений девушки, стоящей рядом.
Смягчение миловидного выражения лица, слегка приоткрытые в восторге губы. Неприглядно задранная голова, зато блестящий каскад волос, рухнувший на спину. Вилланель не удержалась от гримасы, едва к мадемуазель подошел ее спутник и предпочла сменить место дислокации.
С рассеченной брови снова стекает тонкая алая струйка, но Вилланель не замечает, полностью завороженная новым экспонатом.
Почему у нее нет головы? Где ее руки? Ее такой нашли?
Или отрезали руки и голову, после чего слепили так называемый шедевр. Непонятно, в чем смысл сего действа. Предварительное расчленение понятнее утверждения, что в Лувр притащили рухлядь и требуют натужно восхищаться ею, да еще и платить за это. Другое дело, если бы — Вилланель сощурилась на табличку — Нике Самофракийскую разрешили забрать себе домой после оплаты; правда, какой смысл обладать вещью, до которой и дотрагиваться противно.
— СКУКОТА, — выдыхает она в голос и половина зала оборачивается в ее сторону.
Вилланель склоняет голову набок и косит взглядом в сторону.
Прищуриться, восторженно выдохнуть, голову вверх, издать нечто восхищенное. Нет уж.
— Из-за этой куртки вы когда-нибудь повторите судьбу вон той женщины.
Константин втирал подопечной очередное "не высовывайся", но полиция моды в душе Вилланель не смогла устоять.
— Я говорю серьезно, мсье. Однажды вас пришьют.
Как же хочется есть.

"Врешь!"
Дернувшийся подбородок, дрогнувшие, мгновенно поджавшиеся губы, непроизвольно сжавшиеся в карманах кулаки. Сглотнул, ощутив плотную хватку шарфа и только громадное волевое усилие позволило не отшатнуться, когда Реджина коснулась пальцами широкой полоски ткани, едва не затягивая узел. Шляпник очень не любит чувствовать себя идиотом, но в последнее время обстоятельства согласны складываться только так и никак иначе.
Нравилось ли ему с ней работать? Ему нравилась Реджина, очаровавшая с первого взгляда... в глаза. Давным-давно, когда ее раздражение на Шляпника не отдавало гниющей смертоносностью, он мог себе позволить путешествие рука об руку, демонстрируя Ее Величеству — не без вечной игры в себя, изящества и бахвальства — ее путь к спасению. Замешкалась она тогда или, в отличие от многих, понимала, что его безумие не заразно, а Джефферсон хорош, и хорош необычайно! — не суть важно, потому что и сам Шляпник считал, что Королева ему под стать. Или он ей. И снова — не суть важно.
Когда-то Реджина одним своим видом поднимала в Шляпнике пусть не бурю восторга, но непреодолимый порыв если не оттенить сияние Ее Величества, то подчеркнуть его наличием себя любимого рядом, и непонятно, чего в этом было больше: признания или нарциссизма. Тогда остатки благоразумия и пресловутый нарциссизм победили. Джефферсон предпочел Реджине целый мир и до последнего считал, что ему и только ему дозволено и суждено заслужить королевское признание, и плевать на невинную, казалось, шалость, что они провернули.
Заслужил. Голову отдельно, тело — отдельно.
Тот Шляпник навсегда остался в Стране Чудес.
Хотелось верить, что Реджине вырвали сердце и заставили творить то, что она творила, но Джефферсон больше не хочет верить: он хочет знать, только знание — горько и неутешительно. Она посмела упомянуть имя Грейс. Настоящее имя Грейс. Ее Величество более не прячется за фальшивым и бездушным "Пейдж" — следовательно, полностью осознает то, на какие страдания обрекла. Здесь не было эгоизма, слепой ярости, состояния аффекта, потому что Джефферсон мог это понять, чувствовал за километр и, в некотором роде, был способен принять за оправдание. Сейчас же, ловя насмешливый взгляд Королевы своим, Шляпник понимает, что был слепее прочих.
— Не смей упоминать про нее, — Реджина добилась своего: Шляпника едва не затрясло, и быстрая, но четкая речь, враз обретает бессвязность. — Если ты дала ей имя, это не значит, что отныне моя дочь — инструмент для твоих интриг.
"Ненавижуненавижуненавижу!", — стучит в висках глухим набатом.
Ненавидит Мэри Маргарет, виноватую во всем, что произошло, ненавидит Реджину, сотворившую Заклятие, ненавидит Голда, без которого явно не обошлось. Ненавидит Спасительницу, непроизвольно поставившую его перед выбором и заставившую думать о вещах, без размышлений о которых Джефферсон прекрасно обходился.

Первая реакция самая красноречивая, и Альбус отдает себе отчет, что она выдавала и выдает его с головой, однако политика честности неизменно приносила плоды. Не всегда приятные, но пока недоговоренности оставались недоговоренностями, фатальных последствий удавалось избегать, и даже если Министерство начнет вышибать двери школы, профессор не сможет отказать себе в этой слабости.

Дамблдор рассмеялся.

— Какое заманчивое предложение, — неловко потер колючий подбородок: пришлось напомнить себе, что разговаривает с Летой. — Возможно, мистер Гриммсон блестяще справился бы со своими новыми обязанностями, не у каждого преподавателя имеется такой послужной список, особенно в области Темных Искусств. Думаю, детям пока не стоит видеть подобное. Защита от Темных Сил предполагает защиту от темных сил, а не прямое столкновение с ними.
Как бы не звучало, разница все же есть.
Когда-то Дамблдор имел свойство заблуждаться, считая, что Темные Искусства делают Темными лишь цели, в которых их принято применять. Ошибся и в сей раз: Министерство не собиралось вышибать двери — пока не собиралось — зато деликатно попыталось забросить в школу гранату. Стоит оценить — прямиком в его собственный учебный класс. Искренне хотелось сказать Лете, что Гриммсон не приблизится к школе и на тысячу миль, пока в Хогвартсе учится хоть один маглорожденный студент. Молодая женщина не выказывала предрассудков даже в сложном периоде отрочества — похвальное качество для выпускницы Слизерина, ведь как не стремишься к беспристрастности, многие все равно выделяются не в самую выгодную сторону, — но Альбус все же прикусил язык.

И отпил чаю.

— Боюсь, руководитель из меня никудышный, — простодушно ответил Дамблдор, внимательно взглянув на собеседницу, и отставил чашку. — Но если директору требуется помощь, Министерство может предложить место заместителя профессору МакГонагалл, сделав негласное фактическим. Думаю, она найдет, что сказать о кадровых перестановках.
При всем уважении, столкновения с разъяренной Минервой Альбус не пожелал бы и главе магического правопорядка, а уж Лете и подавно. Неважно, что говорит мисс Лестрейндж и кем себя считает — Альбус знает, кем она является.
— Ты всегда привносила немного хаоса в эти стены, но вред? — профессор отрицательно качнул головой, мягко добавив: — Никогда. Надеюсь, Трэверс не слишком расстроится, когда узнает, что его инициатива меня не интересует. Печенье?